В наше сегодняшнее время, страны и народы взаимосвязаны, как никогда раньше. Все они, правда, в разной степени, подвержены болезням века.
В более ущербном положении оказались небольшие страны и малочисленные народности, подвергающиеся военным агрессиям, экономической дискриминации, различным ограничениям и давлениям. В этих условиях особо встает вопрос о культуре, нравственности и духовности человека. Естественно, теперь невозможно восстановить апсуара в классическом виде. Изменились времена, люди, условия жизни. Люди, которые жили по нравственным нормам апсуара, исходили из святых для традиционного абхаза понятий: "апсуа иламыс" (совесть абхаза), "апсуа кьабз" (абхазский обычай, адат), "апсуа цас" (абхазский нрав, характер), "асас, анцаа дисасуп" (гость, Божья благодать), "пхашьароуп" (стыдно), "цасым" (не обычай), "гэнахароуп (грех) и т.д. Очевидно, народ связывал с Творцом все существование человека, включая понятие о морали и саму мораль. Фундаментальным оплотом нравственности служила природа Бога.

Аламыс.

Перевод автора

Жарким июльским днем я как-то проходил по главной улице Гудауты. В цветущем садике на зеленой скамье сидел старик. Он провожал взглядом каждую курортницу и хмуро смотрел им вслед. Он злобно кривил губы, глядя на женщин, медленно шагающих в своих летних нарядах, подчас слишком фривольных для центра города. Я сел на скамью рядом с ним. Что-то в облике старика заинтересовало меня.
Вдруг, повернувшись в мою сторону, он глухо сказал:
— Бесстыдство!
Я рассмеялся.
— Отец, — сказал я ему, — полезно для здоровья так ходить.
Он упрямо повторил:
— Бесстыдство!..
Я понял что спор с ним бессмыслен.
Никакими доводами его нельзя было переубедить. Я хотел было уйти, не слеза, блеснувшая на щеке старика поразила меня.
— Ты плачешь? — в испуге спросил я.
Он тихо сказал:
— Это было сорок лет тому назад... Моя младшая сестренка — красавица Чимса повредила себе глаза. Мы жили тогда в Очамчире. Ей было только шестнадцать лет. Куда только и к кому только ни возил я ее; но вылечить глаза уже нельзя было. С каждым днем все больше тускнели краски мира, все хуже она видела... И когда совершенно убедилась, что полная слепота — ее удел, она воспользовалась моим отсутствием и бросилась под поезд. Это было в Одессе, куда я возил ее к известному глазному врачу. Я вернулся уже тогда, когда чужие наполнили наш дом. Люди узнали ее, принесли растерзанное тело и положили на кровать. Я услышал их разговор:
"Почему она в мужских брюках?"
"Неужели на ней нет белья?"
Я узнал свои брюки. Женщины раздели сестру, на ней было белоснежное, тонкое белье.
"В чем же дело? Зачем она надела мужские брюки?" — недоумевали люди. Только я один понял, почему сестра так сделала.
— Аламыс! Думая о том, что поезд, раздавив ее, откроет ее наготу, она надела мои брюки...
Старик замолчал, потом повернулся ко мне и сказал:
— Тебя удивляет, что, идя на такой шаг, она думала о своей наготе? Аламыс — сильнее смерти.
Я не удивлялся... Я смотрел на старика с глубоким почтением и сочувствием к его горю.

Михаил Лакербай.